Лед. Анна Каван
Как описала конец света страдающая от наркозависимости писательница, чей роман во всем мире признан эталоном сюрреалистической прозы.
Книга с интересной «предысторией», из которой можно было бы сделать отдельный роман. Автор, Каван, умершая еще в 1968-м, — немолодая женщина с мало заметными в литературе произведениями, волею судьбы потеряв всех родных и оставшись на старости лет совсем одна, вроде бы логично попадает в психлечебницу. Там она, однако, не остается навсегда — а покидает вскоре это место совсем другим человеком и пишет «Лед», роман, сделавший ее знаменитой на весь мир. Курьезные мысли, которые возникают, скажем, забегая вперед, после прочтения первых страниц этого романа — ощущение, будто автор создавал его, находясь в наркотическом угаре, — были бы смешны, если не были так близки к потенциальной правде. Каван действительно всю жизнь злоупотребляла наркотиками; и если никто не знает, как она писала свой «Лед», то многие возьмутся утверждать, что именно от этого она умерла через полгода после его первого издания.
«Оставить ее на произвол судьбы — одно, но предоставить ее другому мужчине — совсем другое. Этого я сделать не мог»
Землю сковывает лед. На этом фоне главный герой ищет странную девушку; он не думает о собственном спасении, а бросает все силы на то, чтобы разыскать, а иногда и просто поймать высокую красотку с лунными волосами. Может он уже смирился с мыслью о скором конце света и хочет встретиться с той, кого любил всю жизнь? Может быть, может быть. Каван ничего не объясняет, а просто рассказывает, что происходит. Сама девушка, как и все, что происходит вокруг (а может и не происходит), похожа на сон сумасшедшего: иной раз она оказывается совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, в другой — за ней приходится плыть в другую страну; но всегда она ускользает в последний момент.
«Она приняла мир льда, ослепительного, блистающего, мертвенного, как свою судьбу; она покорилась триумфу ледников и гибели мира»
Не являются ли эта погоня, а вместе с ней и глобальная катастрофа большой галлюцинацией главного героя, остается неизвестным до самого конца. Здесь ни у чего нет твердой основы, здесь каждая сцена и предметы в ней — корабли, кровати, девушки — воздушны и эфемерны. Настроение здесь монотонно: сцена серого и пустого полузамерзшего причала с редким появлением чаек здесь ключевая — то есть ее эмоциональный окрас характеризует весь роман лучше, чем множество готических сценок, которые сменяют друг друга как диапозитивы. Но холодно здесь не из-за самого льда, как, например, у Симмонса в «Терроре», а из-за бездушности и неприкаянности всех, с кем видится главный герой.
Рано или поздно, «Лед» надо было перевести, просто потому, что это классика литературы XX века. Но здесь, к сожалению, случай такой же как с джойсовским «Улиссом» — его признают чуть ли не лучшим романом всех времен и народов, но надо еще поискать тех, кто смог дочитать его до конца. «Лед» когда-то был назван эталонным романом в совсем «неклассическом» жанре постмодернистского футуризма, и, как ни странно, по сей день им и остается — хотя появился тогда же, когда этот жанр только зарождался. Наверное, те книги, о главной идее которых люди спорят до сих пор, и застревают в истории навсегда. Но берясь за «Лед», надо помнить, что это роман-эксперимент, и читать его — не меньший эксперимент над собой.