Болезненная поэма о распаде и свободе: обзор фильма «Умри, моя любовь»
Это не фильм о послеродовой депрессии, не семейная драма и не сюрреалистический триллер, а гораздо более беспокойный и странный опыт — попытка прожить чужой внутренний пожар, без каких-либо объяснений.
«Умри, моя любовь» — фильм, в котором Линн Рэмси («Что-то не так с Кевином», «Тебя никогда здесь не было») снова бросает зрителя в хаос человеческой психики… и делает она это с какой-то первобытной дерзостью. Синопсис гласит следующее: Грейс и Джексон сбегают из Нью-Йорка в горы Монтаны, чтобы начать жизнь заново — только они и их любовь. Но страсть постепенно сменяется одержимостью. Их уединенный рай превращается в кошмар, где любовь и безумие идут рука об руку.
Образ Грейс, сыгранной Дженнифер Лоуренс, с самого начала игнорирует привычный язык фильмов о материнстве. По мере того, как фильм погружает нас в внутренние проблемы Грейс, реальность начинает дрожать и расслаиваться, и Рэмси намеренно лишает нас чувства хоть какой-нибудь внятности. Cцены превращаются в какой-то психосексуальный кошмар, где звук очень давит на нервы. А моменты, когда Грейс разрывает связь с реальностью, становятся не просто вспышками болезни… я даже не знаю, как описать это. Лоуренс не играет в безумие — она будто выражает состояние, которое выглядит одновременно болезненным, яростным и пугающе привлекательным.
А Джексон, муж Грейс, кажется одновременно и любящим, и совершенно беспомощным, а порой и бессовестно слепым — таким, что даже его попытка принести в дом собаку выглядит не жестом поддержки, а актом непонимания. Однако Рэмси не сводит фильм к клиническому диагнозу. Ее интересует не описание симптомов, а сама дыра, в которую проваливается человек, когда поддерживающих структур вокруг него нет.
Джексон — не злодей, но и не опора; он тонет рядом с Грейс так же быстро, лишь чуть тише. Ее отчуждение от мира, от материнства, от собственного тела кажется настолько всеобъемлющим, что любые попытки объяснить происходящее теряют смысл. Рэмси играет со временем, с памятью, с восприятием: прошлое и настоящее перемешиваются, нет четкой структуры, воображаемое и реальное сплетаются, а монтаж рвет повествование. В этой нелинейности кроется и надежда, и угроза — мы не знаем, в какой точке саморазрушения мы находимся.
И тут у Грейс происходит «улучшение»: она печет пироги, улыбается, играет роль женщины, которой от нее ожидают быть. Лоуренс здесь особенно сильна, потому что за внешним спокойствием чувствуется почти животная готовность снова сорваться. А Рэмси будто подсказывает: то, что общество называет нормой, всего лишь еще один вид контроля, который может треснуть от любого неверного движения.
Финал собирает в единое целое все разрозненные куски истории. Партнерство Грейс и Джексона предстает не как союз, который нужно спасти, а как связь, которую нужно переформулировать, если она вообще может существовать дальше. И хотя фильм отказывается давать четкие выводы, в его последнем акте появляется редкое тепло — не примирение, но признание права каждого на свои темные устремления.
В итоге «Умри, моя любовь» становится не фильмом о послеродовой депрессии, не семейной драмой и не сюрреалистическим триллером, а чем-то гораздо более беспокойным и странным — попыткой прожить чужой внутренний пожар, без каких-либо объяснений. Рэмси создает настоящий кинематографический опыт, который одновременно отталкивает и завораживает, действует и умом, и играет на нервах. Трудно сейчас давать прогнозы, но Лоуренс заслуживает тут номинацию. Это должен быть не обязательно «Оскар», но хотя бы «Глобус» или «Гильдия актеров».
