«Художник и модель»: отрывки из книги Максима Варданяна
Максим Варданян — живописец, чей творческий путь начался в 23 года в Узбекистане, затем прошел через Россию и Европу, и после 20 лет работы во Франции художник вернулся в Ташкент.
За это время работы Максима экспонировались в галереях Франции, Бельгии, США, Великобритании и Японии. Его картины находятся в частных коллекциях по всему миру, в том числе у Джона Гальяно, Паоло Роверси, Кендзо Такада, Армандо Вентило.
В 2018 году Максим выпустил книгу-эссе «Художник и модель», посвятив ее своей музе — супруге Даиме Рахманбековой. А с 27 января по 27 февраля, в Центральном выставочном зале Академии художеств Узбекистана пройдет ретроспективная выставка Варданяна. В ее преддверии редакция «Афиши» делится отрывками из его книги.
***
У Леже — Надя, у Дали — Гала.
У Шагала — Вава и Белла.
У Пикассо — Ольга, Дора, Жаклин, Франсуаз.
Леже без Нади — не Леже.
Дали без Галы — не Дали.
Шагал без Вавы и Беллы — не Шагал.
Пикассо — не Пикассо без Доры, Ольги, Жаклин, Франсуаз.
А кто был у Экстер?
Кто был у Розановой и Степановой?
Без кого Экстер — не Экстер, без кого Розанова — не Розанова?
Не знаю. У женщин все сложнее.
***
Руо сжег 100 своих картин.
Просмотрел все сделанное, проанализировал, отобрал ненужное и сжег.
Оставил нам лучшее.
За это его не любят галерейщики и коллекционеры.
Художникам жест нравится, но и отпугивает одновременно — как справиться с соблазном: жечь надо все.
Зритель к подвигу художника равнодушен.
У художника должны быть плохие работы.
Иначе как понять, где хорошие.
Баланс вещей в природе. А тут налицо его нарушение.
Вообще история с сожжением кажется слишком красивой.
Наверняка, что-то другое с ними сделал.
Сказал, но не сжег.
Огонь. Это так — метафора.
Месседж коллекционерам: не ищите, не найдете, не материально уже. Дым.
Чтобы и надежды — никакой!
Скорее всего, даже с подрамников не снимал. Смыл или зачистил старую живопись и использовал ее подкладкой под будущие 100 картин.
Как это делают все остальные художники.
Но что это меняет?
Для истории искусств — точно ничего.
Для истории искусств 100 картин могут только гореть в огне.
Высоким-высоким пламенем.
***
Проснулся утром с навязчивым вопросом в голове.
В раю ли Рембрандт?
Если да, то что он — Рембрандтов Рай?
Рай ли для него Рай?
Или держит он раевы своды там так же, как держал земные — здесь?
Остервенело и прочно. Можно ли быть таким — там?
***
2005 год. В Лувре идет выставка персидских ковров. От старых персидских ковров у меня стынет кровь. Нет ничего прекраснее! Запад повесил на свои стены Сезанна и Матисса. Восток — ковры. Да еще бросил их под ноги и с легкостью прошелся по ним.
Это как Матисса — под ноги!
Один, выводя формулу совершенства, включил в нее стены своих музеев, имея привычку только через постройку пантеонов узнавать своих героев в лицо; другой — стер все признаки авторской принадлежности, ибо для него в декоративную условность ковровой поверхности явно не вписывалась слишком «безусловная» суета человеческого имени.
Вожделенное авторство — с одной стороны, и не менее вожделенное соавторство — с другой.
Жажда самопознания — и просто жажда.
Удивительное умение Запада бесформенной субстанции вдохновения придавать четкую конструктивность и чертежную завершенность, свойственные скорей архитектуре, чем живописи; и не менее удивительная способность Востока, именно чертежом начиная каждый ковер, заканчивать дело бесконечным дебошем почти абстрактной живописи.
Господи! Как бы мне хотелось соединить одно с другим. Наверное, в идеале, мне хотелось бы ткать свои картины.
***
Лувр — лечит.
От Эрмитажа, Уффици, Британской национальной, Прадо.
Те — травмируют. Избытком силы. Красотой без меры.
Он — щадит.
Бинтует раны.
***
— Это возможно… Запросто можно прописать формулу идеальной картины для рынка.
Царенков в этом уверен.
Царенков — рыночный маклер.
Он торгует произведениями искусства.
— Пройдемся по параметрам…
Тема, цвет, размер, техника, пол автора, национальность.
— И так по тематике…
Лучше всего идут девочки. Дети — вообще, девочки — в особенности.
Это вершина пирамиды. Первое место по продажам. Неоспоримое лидерство.
Ступенькой ниже — лошади. Скачки. Ну, и вообще все сюжеты с лошадьми. Люди это любят. Животных любят. Собаки, кошечки, птички… Но лошади — в фаворе.
— Идем дальше…
Царенков безапелляционен.
Он сделал на этом деле состояние.
— Дальше — цветы. Предпочтительно букеты в вазе. Но не полевые. Полевые — грустно.
Затем пошли морские дела. Клиенты обожают яхты, бухты, маяки… Бушующее море — не пойдет.
Будоражит. Штиль, парус, солнце сквозь легкие облака — идеальный сюжет.
Пейзажи, вообще идут неплохо…
Натюрморт — не идет совсем.
Ну, если это только не Брак, Леже или Моранди. Да и то…
Ну, и окончательный кошмар всех маршанов — сюжет со стариками. Это — табу. Никаких стариков.
Табу номер два — религиозный сюжет.
Идем по цвету. Зеленый — никогда. Французы не переносят зеленый цвет. Ни в каком виде.
Даже пейзажная зелень деревьев — должна быть любой, но не зеленой.
Пример — Пуссен.
Черный, серый, коричневый — также запрещенные цвета. В остальном у художника полная свобода.
Размер — 30×50. Холст — масло. У акварели, темперы, акрила, гуаши, пастели — мало шансов пробиться в верхушку лидеров.
Основной покупатель — женщины. Выбирают они. Мужья платят. Следовательно, предпочтительно художнику быть мужчиной до пятидесяти лет. Желательно, французом.
Итак, подводим итог:
Девочка с цветами, собачкой, кошечкой или птичкой на фоне морского пейзажа или пейзажа вообще, в интерьере, в светлых тонах, холст-масло.
Вот она — мечта каждого маршана. Идеальная формула зрительского успеха.
Я не спорю с Царенковым. Он рыночный гений. Таких, как он, — единицы.
Но если он прав, что же делать со всей испанской живописью, где основной сюжет — голый старик, святой с черепом в руках на черном или темно-коричневом фоне?
Весь Лувр увешан именно этим!
***
Объятиями Рембрандта по-русски душит Эрмитаж.
Из всего Рембрандта — он выбрал этого. С артериальным под 220.
Лувр другого — гомеопатического. У французского голландца — давление французское.
Без гноя — Гойя.
Без бездны — Босх.
Ровнее обычного — обычно ровный Рубенс.
Лувр компенсирует — другим.
Экстерьером — интерьер. Благим помыслом — смысл. Стратегией — страсть. Вкусом — волю.
Дворцом для Рембрандта предлагает себя Эрмитаж.
Филигранной формой флирта — Уффици.
Он же — музей.
Если музей — то, без сомненья, он.
***
Гальяно был похож на девочку с усиками.
Или на мальчика с косичками.
У него было и то, и другое.
Выбирать картину он пришел один.
В восемь утра.
Хотел — в семь.
Картину выбрал не лучшую.
Как я, наверное, — платье.
***
Метод — выше вдохновенья.
Он — сила художника.
Вдохновение — его слабость.
Методом — упрямо множат мощь.
Вдохновенья — жалко ждут.
Случайным избытком сил приходит оно на смену бессилью.
И, потому, долгожданное — вопиюще всласть
Вдохновенье себя творцу дарит
Тем самым, умаляя в творце творца.
Метод — в творце творца длит.
***
Картина — товар.
Но одновременно — таковым не являющаяся.
Художник жадно желает и люто боится видеть ее в этом качестве.
Картина — смысл жизни художника.
И художник стыдится назвать цену смыслу своего существования.
Это унижает творца.
Дилемма, делящая его жизнь ровно надвое:
На райские кущи.
На адские муки.
Он вынужден приспособиться к жизнеобитанию и в той и в другой агрессивной среде.
При хорошем кровообращении системы — переход из одной в другую почти незаметен.
***
Художник, как метроном, повторяет заученное движение: от нематериального — к материальному.
И — обратно.
Тысячи раз он должен пройти этот путь в обе стороны, пока не получит в итоге свой искаженный материальный слепок с абстрактных форм душевного огня.
Обычно, чем выше пламя — тем выше риск неминуемых погрешностей.
Художник не контролирует величину этих погрешностей.
Кто контролирует? Он знает — не он!
Степень соответствия этого искажения — внутреннему оригиналу — и есть его талант.
***
Картина — это окно во внутренние уделы художника.
По мазкам, линиям и окружностям на его поверхности мы тщимся понять характер обитателей этого скрытого от нас мира.
Ведает ли сам художник — кого пригрел он в себе?
Какого рода зверушки пасутся в его теплом, темном загоне на заднем дворе — часто лучше не знать.
Порой дикого зверя выращивает он там.
Но отдадим ему должное: чаще скрытые демоны терзают его самого.
Редко он их выпускает на выгул на волю.
***
У художника — короткая память.
Время написания картины — единица ее измерения.
Выставка — ее год.
Отрочество — порог ее искомого долголетия.
Юношество — ее разумный предел.
О художнике — долгая память.
Время тления ткани из хлопка и льна.