«Если все бегут, то и я должен», — подумал Ридли Скотт и лично перезапустил вселенную «Чужого», вернув детище законному отцу. Видимо, потому, что новое поколение постановщиков не в состоянии создать с таким же знанием дела и скрупулезностью «неувядающую» историю, заложившую основу современного научно-фантастического триллера.

Знаменитый режиссер в продолжении «Прометея» ставит в центр сюжета не только тему происхождения ксеноморфов и человечества, но и религиозные вопросы, превращая космический хоррор в священное писание. И если в классическом «Чужом» 1979 года можно бесконечно любоваться созданными художником Гансом Гигером декорациями и инопланетными существами, то в новом фильме Скотт все больше предается ницшеанским размышлениям, нежели увлекается изобразительным.

Используя не столько собственное воображение, сколько ранее созданное человеческим гением богатство, режиссер рисует авторское культурное полотно. Интертекст и библейский символизм разбросаны по фильму в таком количестве, что было бы уместнее назвать картину «Чужой: Аллюзия».

Режиссер со вступительной сцены активно ссылается на вечное. Открывающий эпизод состоит преимущественно из диалога андроида Дэвида со своим отцом-Франкенштейном, и в нем присутствуют три значимых элемента — три произведения искусства. Картина «Рождество» Пьеро делла Франческо, в натуральную величину скульптура «Давида» Микеланджело и фрагмент «Вхождение богов в Валгаллу» из оперы «Золото Рейна» Вагнера. Артефакты искусства откровенно символизируют, рассказывая гораздо больше про режиссера, его героев, новый фильм и нас самих.

Абсолютно новой глубиной раскрывается проблема взаимоотношений Творца и его творения. Недостаточно иметь техническую возможность созидать, Создатель должен соответствовать высокому званию Отца. Кто творит только из гордыни — порождает таких же высокомерных детей-богоборцев. Кто творит из ненависти — порождает монстров.

Как оказалось, новая угроза человечества не ксеноморфы. Зло кроется в добрых лицах андроидов. Именно поэтому главными героями фильма становятся не люди, а их «шедевры» — Дэвид и его брат-близнец Уолтер. Их противостояние, насыщенное гамлетовским пафосом, занимает центральную часть картины. Конфликт Каина и Авеля уносит в непроглядную тьму безысходности и смерти. Дэвид — дьявол, а Спасителя нет. Он (она) придет в классическом фильме.

Чем дальше рассуждаешь, тем больше новых страшных мыслей рождается в голове. Жутко становится не от чудовищ с огромными челюстями, а от собственного отражения в глазах бездушной машины. И в этот момент происходит главное — осознание. Все мы в какой-то степени Создатели и творим просто потому, что можем. Ридли тоже может.